По следам врага

Командир поднял нас до рассвета. Выпив свежего чая и оседлав коней, мы тронулись в путь. Когда солнце, по-весеннему яркое, поднялось над вершинами сопок, перед нами уже расстилалась торгалыкская степь. Предгорья вокруг еще пестрели заплатками нерастаявшего снега, а со степи снег весь сошел, она лежала почерневшая, набухшая влагой, готовая зеленеть травой, кормить изголодавшуюся за зиму скотину. Глаза мои увлажнились: здесь, по этой теплой и доброй земле кочевали мы, когда умерла мама, здесь лежит, похороненный не по обычаю, умерший во время эпидемии отец… Встать бы им, родным, увидеть сына — тепло одетого, сытого, на доброй лошади, в шапке со звездой!..
Скоро мы подъехали к сумонному центру Таарымал. Ока­зывается, местные партийные власти не дремали. Еще до нашего приезда сюда собралось больше сотни партийцев и активистов. Приехали в полном боевом снаряжении, готовые примкнуть к народной армии по первому зову.
К моей радости, я встретил здесь своих дядьев Шевер-Сарыга и Баран-оола. Сердце мое наполнилось гордостью: давно ли я наблюдал боевые подвиги дяди Шевер-Сарыга со страхом и завистью, а теперь мы бок о бок с ним будем сражаться за нашу аратскую власть!..
Разделившись на два довольно многочисленных отряда, в этот же день, к вечеру, мы тронулись дальше — туда, где аалы и сумонные центры охватил мятеж. Наш отряд, к моему огорчению, попал под командование заместителя командира Чунчук-оола. Был Чунчук немногим старше меня — недавно кончил партшколу — и совсем необстрелянный. Мой любимый командир со шрамом отправлялся с другим отрядом.
Миновав озеро Упса-Нур, на берегах которого не так давно проходили сражения с гоминдановцами (дядя Шевер-Сарыг, к удовольствию моих друзей по партшколе, вспоминал разные страшные и веселые истории, происходившие во время этих боев), мы подъехали к небольшому стойбищу Улатай. Здесь тоже, прослышав, что подходит отряд народармейцев, собрались местные активисты и араты. Однако обстановка была не совсем спокойной.
Местные начальники рассказали, что большинство людей, собравшихся по тревоге, действительно простые араты, искренне преданные партии. Тем не менее, есть среди собравшихся и богатеи, есть колеблющиеся, раздумывающие, на чью же сторону лучше стать. Имеются тут и явные пособники восставших, такие, кто распускает разные слухи, ведет враждебную агитацию.
На следующее утро наш командир Чунчук-оол приказал выстроить отряд народармейцев отдельно, местных — отдельно. Вряд ли можно было увидеть что-нибудь более разношерстное, чем это местное воинство: меховые шапки, стоптанные идики, рваные полушубки, дохи, крытые разноцветными шелками… Едва эта пестрая людская лента вытянулась, Чунчук-оол приказал:
— Феодалы и чиновники, выйти из строя и стать отдельно!
Никто не шевельнулся. Люди, образовавшие шеренгу, казались менее живыми, чем старые тополя, окружившие стойбище. В строю даже не кашляли.
— Разве не ясно сказано? — уже раздражаясь, повысил голос Чунчук-оол. — Феодалы, пять шагов вперед!..
Шеренга безмолвствовала.
— Араты, партийцы, — снова воззвал наш командир. — Неужели вы не видите рядом с собой тех, кому я приказал сделать пять шагов?
В строю начали переглядываться, перешептываться. Однако ни один человек не сдвинулся с места.
У меня от напряжения и волнения заныли плечи и одеревенела шея. Если волку, затаившемуся в норе, крикнуть: «Серый, вылазь!» — он вылезет?.. Наверное, Чунчуку надо было раньше побеседовать с активистами, выявить богатеев… Привыкнув к разумным и осторожным действиям старого нашего командира, я огорчился, что Чунчук роняет достоинство отряда перед многими людьми.
— Партийцы и араты, пять шагов вперед! — крикнул снова Чунчук. — Остальные стоять! Исполнить мою команду в точности!
Тут вся эта пестрая шеренга, словно огромное бревно, перекатилась на пять шагов. На месте стоял лишь какой-то старик, видно не услышавший приказа, но и тот, сообразив, что остался один, побежал к шеренге и втиснулся на прежнее место.
В строю послышались сердитые голоса:
— А ты что тут? Это про тебя говорили! Иди давай назад!
Человек пять вытолкнули из строя, но они тут же втиснулись обратно.
Чунчук-оол велел арестовать этих пятерых и отвести в отдельную юрту. Двое суток арестованных вызывали на допросы, пытаясь доискаться — являются они подстрекателями, пособниками мятежников или нет? Но добиться ничего не удалось.
— Я слышал, что в Бора-Шае поднялись какие-то феодалы,— сказал один из арестованных.— Но что может сделать такая жалкая кучка? Ясно, они потерпят поражение, как этот дурень Суупак несколько лет назад. Разве может человек в здравом уме присоединяться к ним?
Этот арестованный даже глазом не моргнул, когда к его лбу приставили пистолет: продолжал твердить свое.
На исходе второго дня Чунчук-оол собрал всех караульных:
— Эти сволочи так никаких показаний не дали. Наша тройка приговорила всех к расстрелу. Вы уведете их в степь. Командовать буду я. Скажу: «Солдаты, слушай мою команду! Подготовиться к залпу! По счету «раз» — открыть затвор! По счету «два» — вложить патроны! На «три» — стрелять!»
Потом я спрошу: «Поняли?» Вы ответите: «Поняли!» На самом деле стрелять не будете, надо их напугать. Ясно?
Я подумал, слушая Чунчук-оола, что ведь он же не знает — врагов мы поведем на расстрел или обыкновенных людей, ни в чем не повинных. Но когда я услышу «три», тот, кого я «расстреливаю», как бы умрет. И это будет пятно на моей совести!..
Тем не менее приказ командира — закон, я не мог возражать и кивал головой так же, как и все. Очень жалел я сейчас, что не в отряде командира со шрамом. Почему-то мне казалось, что уж он-то сумел бы разобраться, кто прав, кто виноват.
Когда мы вывели арестованных в поле и направили на них ружья, никто из них даже не вздрогнул при команде «три». «Вот это мужество! — думал я с невольным восхищением. — А может, у них и в самом деле чистая совесть, и потому они уверены, что невинных не расстреляют?..»
Приговоренных не расстреляли, но и не отпустили. Мы ехали от стойбища к стойбищу, выявляя «сочувствующих мятежникам», и толпа пленных, сопровождающих наш отряд, всё росла.
Молва о том, что командир нашего отряда не разбирает, кто белый, а кто черный — арестовывает всех мало-мальски подозрительных, — побежала, опережая нас. Все вокруг опустело. В горах и долинах не встречались нам теперь ни юрты, ни стада. Скотоводы, напугавшись, откочевали подальше от дорог. Тишина, объявшая все, действовала на нас угнетающе. Казалось, что враг настороженно затаился, точно самострел у края тропы. Коснись натянутой волосинки — сразит мгновенно. Думаю, по этой причине командир наш заметно нервничал и то и дело посылал вперед разведку. Мы тоже подобрались, ехали безмолвно, обшаривая глазами каждую сопку, каждый выступ скалы.
Миновав Солчурский хребет, мы спустились в Бора-Шайскую долину, где должны были встретиться с другим нашим отрядом. Однако никаких следов его в округе не было. Мы терялись в догадках, что могло случиться, — может, восстание уже подавлено, наши соотрядники отбыли в Кызыл, а мы зря тут мыкаемся по лесам и горам в поисках несуществующего врага? Поразмыслив, командир приказал нам двигаться дальше. К вечеру мы достигли Берт-Арыга.
Бора-Шай — богатый скотоводческий район, там каждый лог утоптан копытами многочисленных стад, удобрен навозом — плоскогорья словно шевелятся от разномастного упитанного скота. Но и здесь за целый день, пока мы ехали, ни одна живая душа не попалась навстречу…
Выбравшись на плоскогорье, мы увидели впереди аал. По надсадному блеянию овец и запертых в кошары ягнят еще издали можно было определить, что аал тоже пуст. Тем не менее мы решили там переночевать.
Едва спешившись, солдаты превратились в заботливых хозяек: начали выпускать ягнят из кошар и помогать им отыскивать матерей. Насосавшись, малыши успокоились и улеглись спать, а мы принялись разводить костры, чтобы варить баранину на ужин. Правда, ни в одной юрте не оказалось воды, пришлось послать верховых в лога за снегом.
Ночь прошла спокойно, утром мы снова тронулись в путь. Не успели отъехать, как нас догнала молодая красивая женщина в мерлушковой шубе, крытой синим шелком. Женщина была верхом на крепкой тувинской лошадке. Обрадованные, что наконец-то видим живого человека, мы обступили всадницу и принялись наперебой спрашивать, куда же подевался народ, что тут происходит.
Женщина наклонила хорошенькую головку, усмехнулась:
— Вот и я хотела вас об этом спросить, мои старшие братья!.. Такого мне и в страшных снах не виделось. Жили тихо, спокойно, а теперь только и слыхать: «Там мятежники!», «Здесь армия!..» Те людей хватают, эти тоже хватают! Ну и разбежался народ кто куда…
— А вы, моя красавица, как здесь оказались? — спросил подъехавший Чунчук-оол.
— Хотела своими глазами увидеть революционных народармейцев, — отвечала, помолчав, женщина. — Мы тоже скрываемся от мятежников: мой дядя в Кызыле работает. Попадемся — замучают: он в аратском правительстве писарем служит.
Чунчук-оол спросил, как зовут ее дядю, однако названное имя никому из нас не было знакомо. Чунчук-оол с прежней подозрительностью продолжал задавать вопросы.
— А откуда, красавица, тебе известно, кто мы?.. Возможно, мы и есть мятежники.
Всадница презрительно фыркнула и, обведя нас взглядом, отвечала:
— Глаза мои еще ясно видят! На вас шапки со звездой. Да и вооружение получше, чем у тех…
— А где ты их встречала? — настороженно подхватил Чунчук-оол. — Почему знаешь, как вооружены?
Порозовев от удовольствия, а может, от испуга, женщина ответила:
— Э! За тем я и приехала к вам! Отец послал. Они собрались на вершине Берт-Арыга. Проезжали мы вчера мимо — много дымов заметили и целый табун заседланных лошадей.
Чунчук-оол, хмурясь, смотрел на говорившую, видимо прикидывая, что лучше: поверить женщине и пуститься навстречу мятежникам, либо принять ее слова к сведению и продолжать двигаться, разыскивая главные силы нашего отряда. Видимо, желание увидеть наконец врага пересилило, и Чунчук-оол сказал:
— Ча. Поедешь с нами. Посмотрим, правду ли ты говоришь.
Он приказал нам построиться повзводно и не спускать с всадницы глаз. Мы поскакали вперед. Женщина ехала с нами, держась свободно, как настоящий воин.