Где я взял Калдарака

Думаете, что мне в детстве было всего интереснее? Не знаете, а вот я вам скажу: разговоры старших. Ох, и любил я их слушать! Двое пожилых людей между собой беседуют — я тут как тут, так и прильну, не оттащишь.
Весна уже начиналась, март наступил. Захворал мой дедушка: твёрдой пищи совсем есть не может, всё только чай пьёт. Люди, бывало, так и толклись в нашей избушке: одному то понадобилось, другому другое — но тут вовсе заходить перестали. Скучно дедушке.
Сижу перед домом на бревне, щёлкаю орешки. Хороши у нас в Тодже орешки кедровые, смолой и солнцем пахнут — таёжный гостинец! Мы их и сами щёлкаем, и собакам нет-нет да сыпанём: собаки наши тоджинские, таёжные, орех любят. Вот только сейчас крутился вокруг меня Калдарак, орешки подбирал — и уже нет его, отскочил, зарычал, залаял. Только скоро смолк, видно, не страш­ного зверя увидел — человека. Мне это без надобности — сижу, грызу орешки: мало, что ли, проходит людей по улице!
— Не это ли дом Мыйыта Бараана? — Незнакомый человек передо мной стоит, жёлтая сума перемётная, седельная через плечо перекинута.
— Дедушка-то мой? Здесь он живёт, вот его дом, — отвечаю. И дедушка сам — лежал ведь, не вставал, да, видно, узнал гостя по голосу, сразу поднялся — на крыльцо выходит, криком кричит:
— Глазам своим не верю, да неужто Хертек Чыргал?!
Гляжу — обрадовались старики, трубками обкуренными обменялись, в дом вошли. Сейчас говорить будут. Ух, интересно! Бабушка чай варить наладилась. Пристроился я к деду поближе, слушаю. Пока они перебирали житьё-бытьё своё прошедшее, не заметил, как и сумерки наступили. Так и уснул, к дедову колену привалившись. Бабушка заметила, да не стала будить: а ну как заплачу? Жалела. Сам проснулся — выспался, видать, — и слышу: всё ещё разговарива­ют старики.
— Расскажи-ка, друг, как в ваших краях щенка на воспитание берут, — по­просил мой дедушка и стал свою короткую трубку табаком набивать, — помнится, рассказывал ты когда-то.
На воспитание! Щенка! Вот, должно быть, здорово-то!
И до того интересно было слушать, как мой дед с этим самым Чыргалом смолоду вместе на Харале, на золотых приисках работали! По двадцать лет обоим было тогда. Подумать только: моему дедушке было двадцать лет! Вы бы поверили? Они восемь лет в одной комнате жили, в бараке, на соседних койках спали. И надо же, столько времени прошло, но вот услыхал Хертек о болезни старого друга — и из Бай-Тайги, из самого Тээли, — это же километров пятьсот будет или целая тысяча! — к нам, в Тоджу, в Салдам прилетел! Когээр — тиснёную кожаную посудину, полную араки, привёз, сушёное мясо-баранину, ещё в мешочке что-то невозможно вкусное, – я и не пробовал такого раньше — мангырзын называется. И жареного проса, тары, привёз вволю, и сахару. То-то полакомился я!
Много разных рассказов запомнилось мне в тот вечер. Но лучше всего — про щенка, как его брать на воспитание. Знаете, где у нас в Салдаме каменные коровы пасутся? Не знаете? Ну как же, огромные такие валуны, Инек-даш, коровами каменными, мы их прозвали. С подружкой Шиней — чёрные косички мы там строили сайзанак: из камушков выкладывали юрты, загоны для скота, самые отары свои камушками обозначали. Бывало, сидит Шиней в своей «юрте», камушки раскладывает: четыре чёрных, четыре белых — будто это щенята. Я, как будто охотник, в эту юрту вхожу и говорю:
— Мы, люди Хемчика, помним давнюю старину, не забываем обычаев, древней их простоты. Нет у тебя собаки, щенка тебе надо? Ну, да не будут при этом руки твои пусты. Туда, где щенки народились, варёный курдюк возьми, жирной бараниной досыта мать щенят накорми. Когда подойдёт хозяин — остатками курдюка досыта накорми ты выбранного щенка. Закройте глаза собаке теперь хозяйской рукой, щенка же скорей уносит пускай человек другой. Ты сиди, не вставая, как будто нету забот, и жди, покуда хозяин за юрту тебя позовёт. За юртой, понятно, сразу получишь щенка — он твой! Клади же его за пазуху, скорее ступай домой.
Выслушав такой «сказ», Шиней звонко хохочет:
— Откуда же мне взять бараний курдюк!
Ничего, я знаю, откуда взять. Собака у Шиней какая? Каменная. Щенята тоже из камня. Вот и курдюк им по зубам: плоский белый камешек. Годится? Вхожу в юрту Шиней. Она меня подводит к тёмному камушку с белой полоской — это и есть «собака», которая «ощенилась». Из восьми её «щенят» выби­раю одного — белого с рыжеватой хребтиной. За пазухой несу его в свой сайзанак. В каменной юрте как не растить каменного щенка!
Не-ет, настоящего-то щенка я ещё раньше воспитать сумел. Какой же он вырос собакой! Чудо. Другой такой у меня не бывало. Только совсем по-иному достался он мне, мой Калдарак. Да и не слыхал я в ту пору ещё про обычаи хемчикских охотников.
Была у дедушки охотничья собака. Бооксала — Белошейка — звали её, и впрямь у неё на шее была белая полоса. Щенят Бооксалы дедушка всегда соседям-охотникам раздавал. Состарилась она, и на старости принесла всего одного щенка. Белые пятна виднелись у него на груди, и потому я назвал его Бело-пегим — Калдар-ак. Никому-никому не позволял брать моего Калдарака в руки! Холодно станет — ношу его, бывало, за пазухой. Безрукавка старенькая, короткая, полы растопырятся, ветер поддувает — мне хоть бы что, было бы Калдараку тепло! Вырос он у меня на руках и потом уже всегда за мной следовал, всю­ду меня по следу находил. Есть такие охотники: натаскивают собаку, чтобы она впереди бежала, хозяина за собой вела. Другой науке обучил я своего Калдарака: позади идти и каждое слово хозяина понимать. Пока я не разрешу, Калдарак мой ни на зверя, ни на птицу не кинется. И искать мне его не надо — сам найдёт, и не только меня — любого, кого велю ему найти. Вот это собака! Верно говорят охотники: хозяин собаку кормит, зато собака хозяина и накормит, и оденет.