Потерялась Криворожка

Вот и весна подошла. Затосковал я — одиноко стало без Шиней. Скучать-то, вроде бы, и некогда — корову надо стеречь. Не диво, если она потеряется: Дагыр-Мыйыс, Криворожке нашей, как время телиться приходит, убегает она со двора. Каждый год так.
— Паси, сыночек, корову, не оставляй одну: скоро телиться ей. Молоко по­явится — густой простокваши наготовлю тебе! — словно маленького, уговаривает меня бабушка. Восемь дней, взяв с собой Калдарака, пасу я Дагыр-Мыйыс. Корова пасётся, Калдарак возле неё лежит. Скучно.
— На шаг не отходи, коровушку стереги. — Это уже я наказываю Калдараку. — Знаешь, какая она дорогая! Бабушка с дедушкой в Салдам перебирались, с оленями в дальней тайге распрощались — вот, вместо оленьего стада, коровушка им и досталась! Хитрая: в оба смотри за ней! Я соскучился по Шиней, весна не весна — не рядом она. Взгляну, где мы строили с ней сайзанак!
Может быть, я и не говорил этого вслух, зато жестами всё показал, и Калдарак всё понял. Высоко, радостно подпрыгнул он, передние лапы положил мне на плечи: не сомневайся, друг! Я пошёл, Калдарак вернулся к корове, уселся возле неё, словно охотник в засаде. Дагыр-Мыйыс спокойно улеглась на проталине. Будто вздремнула даже, пригретая вешним солнышком. Откуда мне было знать, что она притворяется?
Подошёл к сайзанаку — постройка цела, не хватает на привязи только телят, разбрелись, должно быть, куда-то каменные телята. Я телят разыскал, во двор их пригнал, но осталась пустою привязь одна: где ты бродишь, упрямый чёрный бычок? Не забрёл ли ты в лес, бычок-дурачок?
Пока я каменного бычка, память детства нашего с Шиней, разыскивал, тем­неть начало. Опомнился, вернулся на место, где Дагыр-Мыйыс с Калдараком оставил, — ни коровы, ни пса моего! Кинулся искать. В лес бежать — темно, не видно ничего. Кричу изо всей мочи — ни мычанья коровы, ни собачьего лая не слышу в ответ. Взахлёб, словно маленький, заплакал я, побежал вдоль бе­рега реки.
— Дурачок ты мой! Где же ты пропадал? Из сил выбился я, пока нашёл тебя! — Будто в раннем детстве, когда с ребятишками окопы в глине рыли, услышал голос дедушки Мыйыта. Стал он рукавом утирать мои слёзы — я пуще разревелся.
— Калдарак меня оставил. Дагыр-Мыйыс от меня сбежала! — сквозь слёзы жаловался я. Понял дед, что сам я во всём этом виноват, но ругать меня не стал.
— Тебя я нашёл — чего мне ещё? Корова блудная прибредёт, волкам если в зубы не попадёт, собака умная прибежит, коль срок ей не вышел на свете жить. Идём домой, к бабушке. — Дедушка Мыйыт коснулся моей руки сухой, жёсткой ладонью, и сразу мне стало тепло.
Под утро в дверь зацарапался Калдарак. Пока бабушка снимала чай с огня, мы с дедом выскочили на улицу. Калдарак визжал, тянул зубами голенища дедовых идыков.
— Ох, бедная моя коровушка! Столько молока она даёт! Ищите скорей! — запричитала-приказала нам бабушка.
Калдарак бежал впереди.
Мы не поспевали за ним. Остановится, подождёт нас — и снова бежит. К реке привёл мой пёс. Что за стоны слышались оттуда? Это льдины, ломаясь, тёрлись друг о друга. Осторожно ступая, пробуя лапами непрочный ледяной мост, перебежал на противоположный берег Калдарак. Дедушка принялся рассматривать следы коровьих копыт — нет, корова здесь через реку не перехо­дила. Калдарак сидел на том берегу и призывно взлаивал. Что делать? Взялись мы с дедом за руки и кое-как перебрались через ожившую реку. В сторону, к островку, густо заросшему ивами, отбежал Калдарак. Я поспешил за ним. Каркнул ворон. Я в испуге остановился, но Калдарак звал меня, лаял. Где он? Возле огромного муравейника, под деревом. И Дагыр-Мыйыс рядом! Ух какая она стала грозная: рогами крутит, вперёд их выставила, не подпускает к себе. Это из-за телёнка, телёнок сосёт её!
— Я нашёл Дагыр-Мыйыс! Я нашёл Дагыр-Мыйыс! — во всё горло закричал я.
Подошёл дедушка. Большому хозяину Криворожка грозить не стала, слёзы покатились у неё из глаз — неужели коровы, как люди, плачут от радости? Пучком сена утирал я белую мордочку телёнка.